«И не было на белом свете более ненавистного для меня человека, нежели старший брат»

И везде меня учили примерно одному и тому же: не допускай ревности у детей

У меня с Саней пять лет разница. Это пропасть, думала я всю жизнь…

Однажды он подбил мне глаз: я рассказала маме, что брат в одиночку съел банку сгущенки, а со мной не поделился. Неделю ходила с огромным фиолетовым фонарём. Я подросла и отомстила. Сашка готовился к сдаче дипломного проекта в институте. Сложнейший чертеж, выполненный черной тушью. Филигранная работа, он его месяца два рисовал. Мимоходом я исправила ошибку в описании чертежа: лихо зачеркнула букву, сверху синей шариковой ручкой размашисто написала правильную. Не разрОботал, а разрАботал. И как он меня тогда не убил? В общем, плохо мы жили с братом, мама всегда повторяла: «Как кошка с собакой». И не было на белом свете более непонятного и даже ненавистного для меня человека, нежели старший брат.

Шли годы, мы разъехались по разным городам, у меня родились мальчик и девочка. И я очень не хотела, чтобы они враждовали между собой, как я с братом когда-то. И я прочитала сто умных книжек и даже окончила одни умные курсы. И везде меня учили примерно одному и тому же: не допускай ревности у детей, только тогда они вырастут добрыми друзьями. Никогда детей не сравнивай. У старшего не должно возникнуть даже намека на мысль, будто его любят меньше. Не заставляй старшего делиться игрушками или сладостями, не принуждай его гулять с коляской. Старший младшему вообще-то ничего не должен, это не он его родил. Особенно меня удивил один совет, к которому я довольно часто прибегала впоследствии: «Если дети заплакали одновременно, сначала утешь старшего. Младенцы и так постоянно ревут, на их развитии никак не отразятся лишние две-три минуты, пока они вопят в своей кроватке. Зато трехлетка вполне серьезно может обидеться на то, что его чувствами пренебрегли, предпочли ему бестолковую младшую сестренку».

Ревновать к Марусе не стал. Совсем. Ни капельки

Я настраивала себя на то, что все свободное время буду уделять старшему: в сотый раз перечитывать с ним «Мойдодыр», собирать и разбирать надоевшие паззлы, до одури катать его машинки, хотя лучше бы, конечно, полежать хоть полчасика с закрытыми глазами на диване. Перед самыми родами я купила пупса, размером с настоящего новорожденного, он пил из бутылочки и писал в подгузник. В тот день, когда мы с крохотной Марусей в свертке вернулись из роддома, я вручила Вовке подарок: «У меня теперь маленькая Маша, мне придется много времени проводить с ней. А у тебя будет эта игрушечная малышка. Давай ее тоже назовем Машей? Ты сможешь ухаживать за ней, как и я». «Нет, — ответил сын твердо, — твоя Маша живая, а моя — игрушечная». Он не стал играть с пупсом. Но и ревновать к Марусе не стал. Совсем. Ни капельки.

Я была потрясена: у нас с ним, оказывается, столько общего!

Дети растут такими дружными, что иногда я смотрю, как они играют вместе, заливисто хохоча, и с грустью думаю: вот и мне хотелось иметь такого старшего брата. К сожалению, наши родители были людьми другой эпохи. Им бы в голову не пришло заморочиться над такой «надуманной» проблемой как ревность между старшим братом и младшей сестрой.

Недавние печальные события в нашей семье перевернули мой мир с ног на голову. Заболел папа. Рак. Терминальная безнадежная стадия, когда остается только сцепить зубы, да молиться. Мы с братом, бросив свои дела и семьи, примчались в родительский дом. Мы оба понимали, что отец уходит, и что последние мгновения бесценны. Две недели круглые сутки мы были рядом, плечом к плечу, как два бойца на передовой. Лекарства, перевязки, уколы и бесконечные разговоры до глубокой ночи.

Мы говорили с братом столько, сколько не разговаривали, наверное, всю жизнь. Я была потрясена: у нас с ним, оказывается, столько общего! Мы оба помним наших родителей молодыми. Оба до жути боялись придуманного маньяка, который обязательно прячется за мусоропроводом на втором этаже в подъезде, где никогда не горела лампочка. Всем развлечениям предпочитали велосипед, особенно если укатить на нем далеко-далеко за город, к водохранилищу. Нас страшила одинаковая мысль: вдруг мама не приедет на родительский день в пионерском лагере. Мы оба в мельчайших подробностях помним рассказ из журнала «Смена» про рыжую девушку со шрамом.

Да господи, ведь у нас было одно детство на двоих, и оно было соткано из одних и тех же лиц и событий, о которых теперь уже и не вспомнит никто, кроме нас с братом. Мы одинаково шутим, мыслим одними категориями, мы одновременно замолкаем, уставившись в окно, и враз начинаем говорить невпопад. Пришло время признать, что у меня нет на земле никого ближе и роднее, чем мой брат Саня. И, черт побери, мне понадобилось сорок лет, чтобы понять эту простую истину. Как же горько от того, что это случилось так поздно. И как радостно от того, что это все-таки случилось.